Прекрасный Адам — огромные детские глаза, чувственные, как с автопортрета Боттичелли, губы, длинные ноги в черных брюках, длинные руки, открытые майкой-«алкоголичкой»,— покувыркавшись в цветах и покачав лианы под божественные звуки Генри Пёрселла, ложится отдохнуть у бугорка. Из-за его спины выпрастывается женская рука, следом сама Ева. В черном долгополом (но прозрачном) платье она укладывается на юношу, наглядно демонстрируя свое происхождение из его ребра. Немного побарахтавшись и разделившись на две особи, Адам и Ева вступают в высокие отношения: долгие взгляды, трепетные сплетения кистей рук, осторожные скрещения голеней, поглаживание воздуха возле лиц.
Никаких яблок и змеев-соблазнителей. Грехопадение, вероятно, происходит в момент срывания одежд: оставшись «нагими» (в трусах и лифчике телесного цвета), прародители сливаются в лежачем поцелуе.
Весьма целомудренном: головы соприкасаются, тела максимально разведены. Активность Евы шокирует Адама; праведник умудряется избежать близости несмотря на то, что женщина то и дело взбирается на его чресла, намертво обхватывая торс руками и ногами. В конце концов деликатный юноша предлагает ей вместо себя цветы — вешает гирлянду на шею и отходит в тень. Потрясенная Ева выходит на авансцену и простирает к зрителям руки, держа цветы, как спеленутого младенца.
Мариинский театр реконструировал самый древний балет Мариуса Петипа
В финале прародители, так и не вкусившие греха, берутся за руки и, опираясь друг на друга, как старые супруги, на полусогнутых ногах устало бредут из райского сада во тьму закулисья, оставив открытым вопрос о происхождении человечества. Но дело, конечно, не в том, что в спектакле не хватает подробностей соития. Просто любовь Адама и Евы, сочиненная Ольгой Васильевой, фальшива от первого до последнего шевеления необработанных актерских тел, являя собой ту «ложную, поддельную значительность, поддельную красоту, поддельный ум, поддельную привлекательность», которую Набоков назвал одним словом — пошлость.