Нового «Сёгуна», где кипят страсти, невозмутимо рубят головы и варят врагов заживо, так и тянет сравнить с «Игрой престолов» — заделы тут похожи. Но есть и существенная разница: если фантазийная сага про королей Запада с их инцестами и кровавой междоусобицей вокруг Железного трона была песнью льда, пламени и беспредела, то в игре вокруг сёгуната пределы все-таки есть. У самурая нет цели — только путь, и на этом пути прочерчены «красные линии» следования древним ритуалам и принципу самурайской чести.
На все это с изумлением глядит не понимающий ни пса англичанин — и теперь это не взгляд превосходства, а позиция дурака с мороза. «Заткнись и не отсвечивай»,— советует Блэкторну португальский штурман Родригес (Нестор Карбонелл), единственный дружелюбный к нему католик из местных. «Прими свое предназначение, ведь жизнь и смерть предопределены»,— советует бывалый белый сокамерник (кстати, автор «Сёгуна» Джеймс Клавелл во время Второй мировой провел в японской тюрьме три года). И англичанин глядит во все глаза и старается мотать на ус, но всякий раз изумляется тому, как японцы чуть что рвутся совершить сэппуку, и что это за предназначение такое. На его глазах хозяин деревни Идзу господин Касиги Ябусигэ (Таданобу Асано), опозорившись в критический момент перед слугами, всем миром и самим собой, едва не вскрывает себе живот. Блэкторн с трудом постигает причину: вот у этого хитрого и жестокого ушлого дядьки, оказывается, есть свои принципы? Выходит, что есть. Но черт их разберет, этих самураев,— ведь по их невозмутимому виду сложно догадаться, что у них на уме.
Разница менталитетов становится для гостя с Запада не меньшим камнем преткновения, чем трудности перевода. Местные расклады ему разъясняет госпожа Марико: «Пусть вас не вводят в заблуждение наша вежливость, наши поклоны и ритуалы. С самого детства нас учат строить внутри себя непроницаемую стену, за которую мы можем отступить, когда понадобится». По-видимому, Блэкторну предстоит понять, что в живых здесь останется тот, кто не боится умирать,— у местной игры престолов совсем иная, не западная доблесть.