Франк Хорват в парижском Jeu de Paume
Парижский музей Jeu de Paume показывает выставку «Париж, мир, мода»: черно-белую историю жизни и путешествий фотографа Франка Хорвата (1928–2020). Взгляд автора ловил корреспондент “Ъ” во Франции Алексей Тарханов.
Сын немецких иммигрантов, родившийся задолго до Второй мировой в итальянской Аббации, ныне хорватской Опатии, Франк Хорват — наш современник. Еще три года назад его можно было встретить на фотографических салонах, куда он вкатывал на колесах, на собственном кресле.
Он не против был похвастаться, что жил в шести странах и говорит на четырех языках: «Я всегда любил менять одну страну на другую, один язык на другой, одну манеру на другую». Можно догадаться, что не все смены были добровольными. Франческо Хорват назвался Франком во время долгого бегства и поиска новой родины. От войны он спрятался в итальянской Швейцарии, в Лугано. Семье повезло, мать, немецкая еврейка, избежала неминуемой в Италии депортации сама и спасла сына. После войны Хорват учился на художника в миланской академии Брера, но свернул с прямой дорожки, полюбив фотографию, которая обещала более быстрый заработок и более пеструю жизнь. У каждого фотографа есть сентиментальная история про первую камеру, как про первую любовь. Так вот Хорвату не дарили ее родители — он продал, чтобы ею наконец-то обзавестись, самое дорогое, что у него было, коллекцию марок. Но точно так же, как почтовые марки говорили ему раньше о других странах, камера положила начало жизни, полной путешествий. Ему никак не сиделось на месте. Любимый заказ для него — путешествие на край земли. Иллюстрированные журналы любили отправить своих фотографов туда, не знаю куда, откуда можно было привезти новые фотовпечатления для читателей, которые сами никуда не ездили, не те были времена.
На почве путешествий и впечатлений он познакомился и даже кратко подружился с Анри Картье-Брессоном. Молодой художник стал членом фотографической масонской ложи, агентства Magnum. Но со временем почувствовал себя там неуютно. Хорват был слишком вольным, светским, модным и — какой стыд — брал заказы на модные съемки у женских журналов. С Magnum пришлось расстаться. Но благодаря опыту репортера в мир моды он пришел не только со своим взглядом, но и со своей техникой.
В то время как модные съемки велись громоздкой широкоформатной камерой что в ателье, что на улице, Хорват соглашался работать только с портативной Leica. Своих моделей он выводил на улицу, усаживал за столики кафе, втискивал в метро. Девушек, которые приходили к нему сниматься тщательно нагримированными, он заставлял мыться и растрепываться, нарочно дразнил их, выводя их из себя, прямо в свой объектив.
В моде он работал для британского Vogue и Harper`s Bazaar, пока мода не надоела ему, и он вернулся в журналы в качестве хроникера. Так замкнулся круг. Из-за любви к моде он покинул Magnum, секту служителей фотографии и фотожурнализма, из-за любви к фотожурнализму он поссорился с издателями иллюстрированных модных журналов.
Задачи фотографов менялись вместе с появлением документального кино и, страшно сказать, телевидения. Он проделал последнее путешествие из тех, в которые посылали журналы, проехав Сидней, Рио-де-Жанейро, Нью-Дели, Токио. Повсюду он снимал не пейзажи, а людей, стараясь увидеть самые странные и нетуристические места, вроде портовых кабаков, где индийские женщины встречаются с матросами. Судя по пойманным им взглядам своих измочаленных за ночь героинь, он умел смотреть, оставаясь не то чтобы незаметным, но не чужим.
Журналы стали заказывать ему экзотические путешествия внутри Парижа. Он получил задание снять репортаж о проституции и сутенерах, во время которого ему приходилось работать, словно комиссару Мегрэ, но при этом он ни разу не попал в засаду ни полиции, ни преступников. Следующий репортаж — о танцовщицах стриптиза в кабаре «Сфинкс», где он побывал и зрителем в зале, и конфидентом за кулисами. О том, что его приняли как своего, свидетельствует показанный на выставке весьма комплиментарный портрет самого Хорвата, сделанный на его же камеру девочкой из «Сфинкса».
В эти же годы у него появилась новая оптика. Буквально. В конце 1950-х Хорват стал экспериментировать с телеобъективом, разглядывая Париж с высоты и приближая лица, вывески, дорожные знаки. Это был путь от портрета человека к портрету города, где единственный взгляд складывался из сотен взглядов. К тому времени Хорват из вечного скитальца стал парижанином, поселившись на границе города в огромной мастерской, которую он перестроил для себя из старого склада в Булонь-Бийанкуре. Его ежедневными моделями стали домашние. «Быть частью его семьи значило стать частью его фотоархива,— говорила его дочь Фьямметта Хорват.— Он нас фотографировал всегда и любыми, голыми, злыми, рыдающими».
Потеряв глаз, Хорват уже не мог полагаться на зрение, но заинтересовался новыми возможностями, работая с компьютерами, и даже создал свое приложение для айпада. Зато он писал книги, публикуя свои интервью с выдающимися фотографами, своими друзьями, иллюстрированные их портретами. Не эта ли работа заставила его однажды сказать про себя: «Я самый неизвестный из знаменитых фотографов!»