Вечер в особняке на рю Мессин, где Делон обосновался в Париже после возвращения из Голливуда, многократно воссоздан историками кино. Мельвиля, приехавшего лично читать сценарий на своем знаменитом Plymouth Fury, встретит совсем не тот человек, с которым они познакомились несколько лет назад. Делон испытал горечь поражения, заметно возмужал, в его повадках появилось нечто хищное, готовность заждавшегося в клетке или окопе, но вместе с тем и спокойствие, присущее лишь фаталистам, чуждым любых сомнений, не страшащимся сложить голову в бою, если бой оказался неравным. На десятой минуте чтения Делон прервет Мельвиля удивленным возгласом — к этому моменту в сценарии не прозвучало ни одной реплики. Герой, которого ему предстояло воплотить на экране, словно дал обет молчания, явно презирая окружающий мир. Делон тоже считает современность недостойной разговора. В дальнейшем обсуждении нет смысла, актер проводит режиссера в свою спальню, где над кроватью висит самурайский меч. Персонаж наконец-то встретил своего автора. А автору до самой смерти — Мельвиль уйдет в 1973-м — не будет нужды смотреться в зеркало, ведь он наконец-то повстречал своего двойника.
На роль возлюбленной Джеффа, единственной, кому он доверяет, Мельвиль позовет жену Делона Натали. Конечно же заметив, что они с Аленом тоже пугающим образом похожи, будто брат и сестра: в бесконечной игре отражений, столь занимавшей Мельвиля, появится еще один раунд.
«Самурай» создаст того Делона, которого и десятилетия спустя станут воспевать в своем творчестве Madonna или группа The Smiths, а Квентин Тарантино, Джонни То или уже упомянутый Мартин Скорсезе с Полом Шрёдером примутся приводить в пример Роберту Де Ниро, или Ричарду Гиру, или Джону Траволте. Если звезда Делона зажглась после фильма Рене Клемана «На ярком солнце», первой экранизации «Талантливого мистера Рипли», то миф Делона точно родился после «Самурая».
Секрет Джеффа Костелло, идеального постороннего, привязывающего к себе зрителя одним жестом — даже Богарту не удавалось проводить рукой по полям своей шляпы с таким неземным изяществом — или тем самым «взглядом с экрана», увековеченным Ильей Кормильцевым, не разгадан до сих пор, а 18 августа 2024 года Делон унес его с собой в могилу. Возможно, все дело в одиночестве Джеффа, как известно, сравнимом только с одиночеством тигра в джунглях,— эту несуществующую в реальности цитату из Бусидо Мельвиль выбрал эпиграфом к картине. А может, в том, что Джефф никогда не проигрывает, ну или почти никогда — как он заявляет безучастно на подпольной партии в покер. Эта фраза идеально смотрелась бы в качестве эпитафии на могиле Делона в его поместье в Души.
Главный вопрос, впрочем: кому почти никогда не проигрывает Джефф? Вряд ли подлым каидам, нанявшим его, чтобы разобраться с конкурентами. Противник Джеффа — разумеется, время. Недаром он носит часы на правом запястье циферблатом вовнутрь. Трудно придумать более точную деталь, с такой полнотой ухватившую суть героя. Ведь тот континуум, в котором существует Джефф, принадлежит только ему и не имеет ничего общего с пошлым календарем, где в сутках 24 часа, а уикенд отмечен красным цветом. Не случайны тут и лапидарные титры, оглашающие название дня недели и время: суббота 6 вечера, воскресенье 5 утра. На даты и минуты Джефф смотрит свысока, ведь они нужны ему лишь для алиби, чтобы обмануть шпиков.
С годами одержимость временем Джеффа, читай его создателя Мельвиля (времени, точнее, упорным попыткам замедлить или совсем остановить его ход посвящены все три их совместных фильма) передастся и Делону. Он окажется заложником красоты, новым Дорианом Греем — почти все журналисты отмечали, что и в офисе Делона на бульваре Османн, и в личных покоях в Души повсюду висели его фотографии и пылились выпущенные в его честь альбомы. Хозяин с жестокой самоиронией обращался к гостям: «Видите этого человека? Мы же с ним одно лицо!» Иного, чем в «Самурае», Делона быть не могло, никто, кроме Джеффа Костелло, не имел права на существование. В отличие от Греты Гарбо, спрятавшейся от времени и переставшей сниматься, Делон продолжал активно работать еще 30 лет, совершал вылазки на враждебные — как идеологически, так и эстетически — территории. Воплотил в задуманной коммунистами Коста-Гаврасом и Джозефом Лоузи страшной фантасмагории «Месье Кляйн» образ циничного коллаборациониста, которого по ошибке принимают за гонимого, в итоге он решится разделить чужую ужасную долю. У Бертрана Блие в «Нашей истории» сыграл опустившегося человека, в чьих подернутых морщинами чертах не узнать ни Коре из «Красного круга», ни комиссара Кольмана из «Полицейского». А у Шлёндорфа в адаптации нетленки Пруста и вовсе примерил маску барона де Шарлю, аристократа, спасающегося от веяний прогресса в объятьях юных эфебов.
С Мельвилем, несмотря на вопиющее сходство во взглядах и привычках, они все же повздорят и разойдутся незадолго до того, как мэтр отправится слишком далеко в «Мельвильленд», как любил едко шутить про режиссера один из его неофициальных учеников Годар. В «На последнем дыхании» Мельвиль по просьбе Годара снялся в камео — писателя Парвулеско, роняющего еще одну эмблематичную для шестидесятых реплику: я хочу стать бессмертным, а затем умереть. Это желание сбылось, хотя, как и Делона, Мельвиля так и не полюбила и не приняла по-настоящему индустрия. Оба взобрались на киноолимп без малейшей поддержки коллег, окруженные напускным презрением, разновидностью обычной зависти. Этим двум самоучкам было достаточно остаться наедине с камерой на рю Женнер, где Мельвиль построил собственную студию, они понимали друг друга с полуслова. Увы, место их великих свершений погибло в огне, сегодня там скромная мемориальная табличка, прикрепленная к воротам многоквартирного дома. И даже могилу Мельвиля теперь не найти на военном кладбище Пантен под Парижем, он остался в памяти синефилов Самураем, не нуждающимся в суетливых почестях. Как и Делон, запретивший в своем завещании чествовать его уход траурными церемониями национального масштаба. История их кино лаконична, молчалива, еле различима за клубами сигаретного дыма, сливающимися с гризайлью Парижа, на узких улицах которого по-прежнему веет дух Джеффа Костелло, ставшего самой удачной реинкарнацией Мерсо из «Постороннего» Камю, романа, который Делон так хотел перенести на экран.
Странным образом этот нуар, задумывавшийся как ультимативное признание в любви жанру, родившемуся в столь обожаемой Мельвилем Америке, и по сей день лучший образец французского экзистенциализма в кино. Так и не решенный Камю вопрос — вопрос самоубийства — в «Самурае» получит исчерпывающий ответ. Суицид, а никак иначе истолковать гибель Джеффа Костелло невозможно, есть финальный акт в пьесе под названием «Воля к истине». Истина — в смерти. Окончательно разобраться с собой — значит себя уничтожить. Этим и займется Делон после «Самурая», Мельвилю дойти до самой сути поможет судьба, единственная сила, способная обыграть время в кости.