«Барс на нас смотрит!», «Барс совсем рядом!», «Видишь, вороны летят? Это хороший знак: они всегда следуют за хищниками», «Смотри-смотри! Там, на фоне неба, чуть правее, это тень хвоста барса!». Фильм об экспедиции журналиста Сильвена Тессона и фотографа Венсена Мюнье, двух страстных исследователей дикой природы и самых холодных закоулков Земли, в поисках искусно избегающего встреч с сапиенсами снежного барса пестрит такими вот репликами.
В какой-то момент эта почти маниакальная охота за малейшими намеками на присутствие редчайшего — три года назад в мире насчитывалось от 2700 до 3400 особей — зверя достигает сюрреалистических высот. Разглядывая фотографию вроде бы безжизненной горы, Тессон и Мюнье различают среди каменных складок и уступов голову притаившегося «клиента». Не избежать ассоциаций с «Фотоувеличением» (1966) Антониони, где герой-фотограф, увеличивая невинный снимок лондонского парка, различал под кустами труп мужчины.
В конце концов зритель не просто смиряется, а уютно сживается с мыслью, что герои так и не встретят снежного барса. В этой с чисто формальной точки зрения неудаче экспедиции видится даже концептуальный смысл.
В самом деле: съемочная группа из четырех человек карабкается в малодоступный район Тибета, расположенный на высоте 5300 метров, ежится от 35-градусного мороза, стынет в засадах — и все это зря. Извините, дорогие зрители, мы очень старались, но что-то пошло не так. Мы очень хотели увидеться с барсом, но это желание, как выяснилось, не было обоюдным. Что поделать, барс здесь хозяин, ему выбирать, кого почтить своим присутствием. Такое техническое поражение было бы почти буддистским опытом смирения, признанием того, что «движение — все, цель — ничто», опытом самопознания наконец.
Но и вернулись бы Тессон и Мюнье не с пустыми руками. Поразили бы аудиторию впечатляющими тибетскими панорамами и зарисовками из быта иных, не столь щепетильных в общении с людьми местных обитателей. Легконогих антилоп, целого стада голубых баранов, лам и прочих медведей-птичек.
Увы, наши герои своего добиваются, и снежный барс является во всем своем великолепии в самом финале фильма. Можно усомниться в том, что хронология монтажная адекватна хронологии экспедиции: уж больно литературно выстроенной кажется канва кинодокумента. Но это, по большому счету, пустяки.
Кошечка дымчато-серого окраса с кольцеобразными темными пятнами на длинной и теплой шкурке, почти сливающаяся с окружающей средой, действительно симпатична. Вот только застигнут ее авторы в не слишком «светской» ситуации: барс лакомится кишками мертвого барана. И вопли восторга в этой ситуации звучат как-то странно.
Вообще, главный грех фильма — его болтливость. Герои непрестанно извергают потоки банальностей и благоглупостей якобы философского толка, воспевая «территорию свободы», на которой оказались. Сокрушаются, что в профанной суете «человеческой комедии» люди отказались от онтологической свободы, независимости, осознания величия и значимости природы. Что в каменных джунглях не осталось ни свежего воздуха, ни красивых деревьев, ни даже живых изгородей. Приходят к выводу, что одна лишь природа «не притворяется», что бы это ни значило, а в золотом веке звери, люди и боги говорили на одном языке. Не обходится без упоминания кумира хиппи Миларепы, просветленнейшего йога XI–XII веков, именно в этих местах уединившегося в пещере и питавшегося одной крапивой, от которой он сам позеленел.
Вот только всю идиллию слияния отважных путешественников с якобы необжитым презренным человечеством островком золотого века портит врывающаяся в кадр стайка тибетских детишек со школьными задачниками и чуть ли не айпадами: «Дяденьки, а что вы тут делаете?» Что-что? Котиков постим.